ya_palomnik
Посланник
глава первая
Envoy

ГлавнаяИстория

Посланник

моему деду Шакиру Богданову, жертве коллективизации, посвящается

Александр Богданов, Alex Bogda, 2014, Powell, Tennessee, USA

Aleksandr Bogdanov is a published writer. He is an author of When al Qaeda Launched the Nuke

Александр Богданов

Глава первая

Деревня, покрытая саваном могильной тишины, замерла в жалящих лучах полуденного солнца.Ничто не возмущало омертвевший воздух - ни дуновение ветерка, ни скрип ворот и калиток, ни блеяние коз, ни мычание коров, ни кудахтанье кур. Даже собаки и кошки были давно уже съедены и только разжиревшие, лоснящиеся насекомые ползали по грунту и по телам немногих уцелевших, изможденных жителей. Отвратительные зеленые мухи жужжали и вились над незахороненными трупами, сваленными в канаве на околице и иногда залетая в избы, разыскивали себе новой добычи. Жизнь уцелевших казалось потеряла смысл. С потухшими глазами, закутанные в выцветшее, пропотевшее тряпье, мы бродили, едва передвигая свои трясущиеся ноги, в тщетных поисках съестного. Поля почернели и сухая земля растрескалась, всходов почти не было видно, а не престанно дующий суховей только усиливал невыносимый зной не принося с собой ничего, кроме пыли. Она накатывалась на нас желтой пеленой с востока и обрушивалась жаркими тучами с юга. Она проникала в наши носоглотки и легкие, заставляя нас кашлять и оставляла толстый слой сажи на скамьях, стенах, потолках и опустевшей посуде в наших жилищах.Она скрипела у нас на зубах и щипала наши глаза, но не могла насытить наши желудки.

Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая

Сто пудов пшеничного зерна, которые мой отец схоронил в амбаре прошлой осенью, былимесяц назадконфискованы красноармейцами и погружены на телеги для отправки в город. Красные собирались вернуться опять и реквизировать еще зерна в уплатуновых, добавочных налогов, но у нас как иу соседей, все было выметено дочиста и не оставалось ничего, даже для весенней посевной.

Пекло нестерпимо; обжигающий лица ветер проносился над обмелевшей, когда-тоширокой, полноводной рекой, сверкающей на горизонте, и бескрайней, бурой равнинойкругом. Вся листва на деревьяхв садах и огородах была съедена тлей как неумолимый, багровый знак приближающейся смерти, не оставляющий никому из нас ни тени надежды. 1921 год был третьим годом большевисткой революции в России и это было лишь только началом.

Однако отец мой, Бакташ Агзумов, был прирожденным вожаком способным зажечь сердца людей, молвить каждому доброе, мудрое слово и находившим выход из тяжелых ситуаций. В прошлом односельчане не раз приходили к нему за советом. Вот и сейчас он был одним из первых кто узнал о тысячах кораблей с продовольствием, плывущих к нам из Америки, чтобы усмирить лютый голод в Поволжье.

Незнакомцы появилисьв нашей деревнепоздним утром одного из тех испепелющих своим страданием дней, когда кажется, что лучше бы и не жить вообще.

"Это должно быть здесь!" донеслись до нас снаружи чьи-то голоса и мальчишеский дискант пропищал, "Тпру!"

Тарантас остановился, его рессоры и крепления перестали скрипеть, лошадь нежно заржала и мы услышали хруст щебенки под чьими-то тяжелыми ногами. Потом шаги разом остановились, раздался вежливый стук в воротаи мужской голосспросил, "Есть кто-нибудь дома?" Отец, с рассвета застывший неподвижно на табуретке посреди комнаты, локти уперты в пыльный, щелястый стол, взлохмаченная голова понуро опущена, вздрогнул. Его большие, загрубевшие руки судорожно дернулись, пока он поднимался из-за стола, бледный и обессилевший, тени на впавших щеках, но его обескровленные губы были твердо сжаты - он не сдавался.

"Я выйду посмотреть," промолвил он, обращаясь к моей матери, которая лежала ничком на полатях , полумертвая от голода. Я тоже было выскочил на улицу, и даже отложил в сторону мои игрушки, но отец приказав, "Оставайся здесь", вышел наружу навстречу неизвестному.

Немного огорченный, я вернулся на скамью в своем углу, чтобы продолжить свое любимое занятие резьбы по дереву. Острым ножичком я выстругивал из дубового полена фигурку сидящей собачки с острыми ушамии вытянутой, зубастой мордой. Через окно напротив я видел плечистую фигуру моего отца, одетого в вытцветшую, солдатскую гимнастерку и галифе и подпоясанного широким кушаком.Пестрая тюбетейка плотно сидела на его макушке. Неровными, колеблющимися шагами он пересекал наш двор. Длинные, обутые в лапти ногиотца вели его к воротам, за которыми томились внезапные гости. Говорили они долго и вполголоса; через прорехи в дощатом заборе фигура отца почти полностью заслоняла приезжих и я мог разглядеть лишь редкие и скупые жесты его правой руки, указывающей на выжженные поля. Пол подо мной был уже весь покрыт слоем стружек, когда трое незнакомцев вошливследза моим отцом в нашу избу.Однако, одного из них я уже встречал раньше. Я видел его на первомайской сходке в нашей деревне, когда он объяснялнашим односельчанам политикукоммунизма и продразверстки,проводимой родной советской властью. Это был член бюро райкома товарищ Шерафутдинов, представительный, но лысеющий мужчина средних лет с бегающими глазами. Его коренастое тело было облачено в устрашающие, застегнутые до горла, доспехи чекиста из черной, негнущейся кожи, а ноги в начищенные до блеска сапоги. Ручка маузера - символа власти - торчала из кобуры, притороченной к ремню на его поясе.От него несло перегаром сивухи и дымом махорки, а щетина на его небритой физиономии была чуть покороче, чем у ежа.Двое других были неописуемо замечательны. Они были как существа из иного мира: сытые, лощеные и одетые такзамечательно опрятно, что я не мог отвести от них взгляд.Никогда я не видел таких элегантных костюмов, такой изысканной обуви, таких красочных галстуков на добротных, белых рубашках.Никогда я не видел таких чисто выбритых, здоровых лиц, дружелюбных глаз и доброжелательных улыбок.Один из них держал небольшой саквояж из матовой кожи в своей левой руке.

"Вот, у нас гости - два американца и большевик товарищ Шерафутдинов разъясняет им обстановку," отец объяснил мне и матери, все еще лежащей за занавеской наверху.

"Сэлэм! Хэллэрегез ничек, дуслар?" тот американец, который был помоложе обратился ко мне. У меня раскрылся рот и я замер от удивления, услышав, что такой расфуфыренный и важный господин снизошел до меня и так запросто говорит со мной на моем родном языке. Но это было еще не все! Гость опустил руку в карман, порылся там немного и вытащил нарядную, как весенняя бабочка, хрустящую оберткой конфету, которую вложилв моюладонь. Все окружающие терпеливо и молча смотрели как я развернул ее и сунул себе в рот. Шоколадка была упоительно вкусной и на мгновение я зажмурился. Ошеломленный я молча глазел на пришедших и не зная, что пробормотать в ответ.

"Что ты должен ответить?" строгие глаза моего отца не улыбались.

Медленно приходил я в себя. Первый раз в жизни я попробовал шоколад и был он такой восхитительный, что у меня закружилась голова. Я был уверен, что никто из наших односельчан никогда и не слышал о таком лакомстве, не то что пробовал его. Наконец до меня дошло."Рэхмэт, эйбэт," мои губы нелепо скривились от смущения. Тем временем мои пальцы елозили по скамье, разгладывая конфетную обертку, которую я решил сохранить на память.Гость наклонился ко мне и протянул мне свою руку.

" Меня зовут Агдал Шугуров," представился он и осторожно пожал мои липкие пальцы. "Как зовут тебя?" его глубокие, темные глаза казалось проникали мне прямо в душу, изучая меня.

"Халим!" выкрикнул я и вытянулся в струнку как меня учили взрослые.

Агдал ни шелохнулся и продолжал смотреть на меня. Что было в его печальном взгляде? Сострадание или вопрос? "Это мой коллега Джон," он указал на своего партнера стоящего посередине комнаты с безучастными глазами. "Мы прибыли из Америки с продовольствием для голодающих Поволжья. Эшелоны на пути к вам." Джон немного пошевелился и слегка кивнув мне, приятно улыбнулся. "К сожалению, Джон говорит только по-английски и ему требуется переводчик." Джон заметив, что он стал предметом разговора, оживился и порывшисьв кармане дал мне маленький блокнот и новехонький, неочиненный синий карандаш. Я схватил все эти сокровища и быстро спрятал их в своем углу среди игрушек.

"Где вы так хорошо изучили наш язык?" спросил мой отец, который стоя возле печи, разливал дымящуюся жидкость в чашки.

"От моих родителей," охотно и просто ответил Агдал. "Они были волжскими татарами и приехали в Америку много лет назад. Я родился в Пенсильвании и говорю на двух наиглавнейших языках мира - на татарском и английском," Агдал сердечно рассмеялся, обнажив великолепный набор крепких, сияюще-белых зубов.

"Милости прошу отведать угощения нашего небогатого," отец сделал приглашающий жест. На столе, окруженном двумя скамьями и парой табуреток, стояли шесть глиняных чашек с блюдцами, расписной заварной чайник, полный кипятку жестяной чайники главное лакомство - тарелка с небольшой кучкой засыхающих лепешек. "Чем богаты, тем и рады," глаза отца были грустны. Он продолжал стоять возле печи, его жилистые, натруженные руки висели плетьми вдоль тела.

Шерафутдинов был первым кто уселся за стол и схватил лепешку. "Из лебеды?" разочарованно протянул он, обнюхивая скудную пищу.

"Из чего же еще? У нас больше ничего и не может быть. Хорошо, что за лесом ее целые заросли, вот мы туда и ходим ее собирать," отец взлянув в окно, махнул куда-то в сторону, где на горизонте за далекимичахлымидеревцами садилось пылающее солнце. Молча и торжественно, с ничего не выражающим лицом Джон раскрыл свой саквояж и выложил на стол большойбелый батон хлеба, стеклянную банку с консервированной говяжьей тушонкой, к которой была приклеена этикетка с нарисованной на ней коровой,и внушительного размера квадратную жестянку с какими-то сладостями. Мой отец и я ахнули. Это было такое сказочное богатство, что у меня аж слюнки потекли! Никогда в своей жизни я не видел такого роскошного изобилия. Джон продолжал нарезать хлеб своим складным ножом, а Агдал сноровисто раскупорил банку с консервами. Опьяняющий запах сытости заполонил помещение. Слезы навернулись мне на глаза, мое сердце забилось ия, вытянув обе руки, выхватил со стола ломоть булки и кусок говядины.

"Нельзя!" остановил меня мой отец. "Мы голодали так долго, что наши желудки отвыкли от пищи. Если ты съешь все это сразу, то можешь умереть. Ешь понемножку. Смотри, вот так," он отломил маленький кусочек хлеба, окунул его в мясную подливу из банки и протянул мне; потом отломил еще кусок и, положив на него несколько волокон мяса, осторожно понес за занавеску к своей жене, "Гюзель, поешь, у нас есть еда."

"Поздно!" мы услышали ее истерический вопль. "Мой ребеночек умер!" Глухой стук, как если бы что-то тяжелое упало на пол, последовал за этой вспышкой отчаяния и отец появился в комнате вновь, но без хлеба в руке. Растрепанная прядь его черных волос прилипла к его повлажневшему лбу, его округлившиеся от боли глаза растерянно метались по комнате, он выглядел огорошенным.

"Неделю назад скончался наш новорожденный. Это трудно пережить. У матери пропало молоко и малышка плакала дни и ночи напролет." Ноги отца подкосились и он рухнул на скамью, обхватив голову руками.

"Не переживай, Бакташ. У вас лучше, чем у других," Шерафутдинов пытался успокоить отца. "Ты еще не стар и у тебя прекрасный сын. Тебе ведь уже двенадцать лет?" Большевик перевел свой взгляд на меня. "Я уверен Халим станет лихим красным конником, как только подрастет.Он будет рубить контру в мелкую капусту, так же как его папочка рубал их собачьи головы. Ведь верно, Бакташ?" Большевик гикнул и сильно топнул ногой о саманный пол. Солидный ломоть хлеба весь покрытый толстым слоем говядины был зажат в его руке. Он откусил его и, сопя и чавкая, стал насыщаться.

"Так вы красный герой?" Агдал повернулся к отцу. Оттенок сарказма прозвенел в его голосе. "Тогда почему же вы дома, а не на фронте?" Казалось, что этот вопрос захватил отца врасплох. Он опустил свою чашку и перестал жевать.

"Я был тяжело ранен под Новороссийском. Провалялся шесть месяцев набольничной койке, пока меня не списали подчистую.Вот такая песня." Он тяжело вздохнул. "Теперь я здесь."

"А теперь ты глава сельсовета и моя правая рука," Шерафутдинов заботливо обнял его за плечи и всхлипнул. "В партию тебе надо, достойный ты, кровь свою проливал за трудящихсяи мировую революцию, да ты не торопишься."

"Не время еще," отец отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. "Сперва семью надообогреть да накормить досыта."

"Накормими обогреем, обязательно накормим; если партия сказала - будет сделано!"

"У нас в деревне-то почти все перемерли. Каждый четвертый дом пустой стоит."

"Вот потому то я и привез к тебе американцев. Они помогут нашим голодающим," Шерафутдинов размашисто отряхнул крошки со своей кожанки.

"Вы даже не можете себе представить какое великое множество людей на той стороне океана хотят вам помочь," Агдал повернулся ко мне и отцу. Сильное чувство отразилось в чертах лица его. Его глаза засверкали пронзительно и ярко, и голос окреп. "Американцы очень щедры. Они считают, что у всех есть право на счастье. Потому то узнав о вашей беде так много благотворительных организаций отозвались и собирают деньги для вас.Самые крупные из них Американская Организация помощи, Американский еврейский объединенный комитет, Организация заграничных баптистов и Общество друзей, так себя называют квакеры.Я понимаю, что вы никогда не слышали о них, но они знают о вас и о ваших страданиях. Они полны симпатии к вам. Они посылают к вам специалистов. Через месяц мы построим сотни питательных пунктов и столовых по всему Поволжью и начнем раздавать продовольствиеголодающим. Медицинская помощь тоже в пути. Там, где требуется мы построим больницы и амбулатории. Вы будете накормлены и спасены.Могли ли бы вы показать нам деревню? Времени нет. Голодающие ждут нас."

Мы поднялись и вышли из избы. Уже смеркалось. Тонкий месяц блестел в нежной синеве неба. В вышине зажигались крохотные первые звездочки. Однако бледный, смутный вечер не принес облегчения на сухую и безводную землю. Накаленный за день воздух еще не остыл. Его спертую, потемневшую толщу не прорезал ни малейшийлучик света. "Остался ли кто живой?" голос отца гулко прозвучал в тишине. Мы пошли вдоль улицы, заглядывая в каждый двор. Задача перед нами стояла огромная и наисложнейшая.

Так это начиналось. В течение 1921-22 годов американцы накормили сотни тысячлюдейна территории Российской Советской Республики. Пища была питательна и разнообразна и меню было составлено врачами. К примеру, каждый взрослый в пункте питания получал в день 700 граммов муки, 140 граммов бобовых, 60 грамм мясопродуктов, 30 грамм какао, 110 граммов сахара и 50 граммов молока. Одна только Американская Организация Помощи (АРА) доставила миллион продуктовых посылок, каждая из которых состояла из 22 килограммов муки, 11 килограммов риса, 3-х пакетиков чая, 4.5 килограммов мясопродуктов и сахара и 20 банок сгущенного молока. Подобный набор должен был обеспечить недельное питание семьи из пяти человек.

Таким замечательным образом работа шла до осени 1922 года, когдав мировую прессу стали просачиваться сведения, что Советское правительство, убедившись, что с заботой об обеспечении продовольствием населения страныуспешно справляются иностранные буржуазные организации, стало продавать свое зерно и другие пищевые продукты, выращенные в РСФСР, за границу, а на вырученные деньги размещать заказы на приобретение винтовок и аммуниции для развертывания мировой революции в 'странах капитала'.

Сообщения об экспорте продовольствия из Советской России в то время как ее собственное население голодало вызвали возмущение по всему миру, сделалав невозможным сбор средств в ее пользу, и летом 1923 года иностранные добровольцы приняли решение уйти из страны. К тому времени работа по распределению продуктов питания связала меня и Агдала крепкой и искренней дружбой. Агдалмне много расказывал о далекой и загадочной Америке; о беженцах из всех стран мира, нашедших там приют, достаток и счастье; о татарских общинах, процветающих на ее широких и вольных просторах.Наступил день отъезда. Из Москвы местным советским органам была спущена директива не допускать никаких благодарственных актов и народных массовых выступлений для сотрудников благотворительных организаций; поэтому Агдал и Джон зашли в наш дом попрощаться приватно, похоже, что навсегда. После застолья и прочувственных речей родителей Агдал в момент расставания протянул мне зеленую книгу в кожаном переплете, украшенном сложной и деликатной арабской вязью.

"Это Коран, Слово Бога в изначальном виде,сияющее и праведное, без каких либо примесей, видоизменений и комментариев, сделанныхгрешными людьми. Читай его. Заучи его. Ты станешь мудрым, сильным и зорким и если будешь следовать истине заключенной в нем, то оно спасет тебя от ошибок." Мы крепко обнялись и я спрятал книгу глубоко под свою одежду, там где билось мое сердце.

Глава перваяГлава втораяГлава третьяГлава четвертаяГлава пятаяГлава шестаяГлава седьмаяГлава восьмая


Яндекс.Метрика free counters