Посланник

Глава третья

Путешествие оказалось изнурительно долгим. Из вонючего чрева вагона мы видели как снаружи разгорались, проходили и угасали дни, превращаясь в ночи, а потом после нескольких часов будоражещего сна на нарах снова светало, и начинался другой, такой же бессмысленный, беспощадно-однообразный день. Раз в сутки на долгих остановках дверь открывалась и раздавалась команда "на обед". Подкатывался закопченный цинковый котел и повар в белом фартуке наливал черпаком каждому из нас в миску горячее варево и впридачу выдавал кусок черного хлеба. Кормили скудно и плохо и нам не хватало. Неудивительно, что посуда, возвращаемая на кухню, не требовала мытья, так хороша она была вычищена нашими языками.

Постепенно мы перезнакомились. Ермолай был тем тщедушным пареньком на нижних нарах, который всегда громко смеялсяи сквернословил, Петро любил важным голосом загибать истории, вычитанные из книг, Лешку надо было толкать по ночам, когда он со свистом храпел, Гришка и Семен постоянно резались в карты в своем углу, выигрывая пайки хлеба у простофиль Сергея и Тимошки, но больше всего мы болтали с Василием. Парнем он оказался основательным. Лежа день деньской на верхних нарах он рассказывал нам о своей жизни на селе, о маслобойне и мельнице, принадлежащих его семье, о тяжеленных жерновах, которые они с отцом недавно установили, и о высоком качестве намолотой муки.

"Вот такая высыпается," уверял он нас, надувая щеки. "Маленько дунешь, как пудра летит."Он сильно дышал на свои ладони, вероятно демонстрируя, как он сдувал со своих рук муку на мельнице, и с тоской жмурился.

Мусульман, кроме нас, среди призывников, конечно, не былои никто из них об Исламе и не слыхивал.Мы знали, что нет никакого оправдания для оставления намаза и Аллах предупредил нас, чтобы мы не относились к намазу небрежно ипотому читали мы пятикратную молитву в течение каждого дня и ночи, заползая вглубь на нары, чтобы неверные оставилинас в покое, и благоговейно шептали святое.

На остановках мы стали замечать коричневые горные громады на горизонте к югу от нас. С каждым днем мы приближались к ним и вскоре могли лучше их разглядеть. Никогда раньше, никто из нас не выезжал из своих приволжских лесов и сейчас вид исполинских горных цепей, покрытых сияющимипод ярким голубым небомслоями вечных снегов, завораживал и не давал отвести глаз. Становилось заметно теплееипри каждом удобном случае мы стали выходить из теплушки без рубашек, стараясь хоть немного загореть.Через час нас снова загоняли в вагон, поезд трогался и все начиналось сначала. Паровоз, пыхтя изо всех сил, втаскивал наш состав на перевал, потом тормоза скрипели и визжали на осторожном, многочасовом спуске, потом колеса вагонов опять мерно стучали на стыках рельс и конца этому, казалось, никогда не будет. Заканчивалась третья неделя нашего заточения в нутре теплушки, но командиры такине говорили куда мы едем.В ту ночь мне не спалось. Эшелон шел медленно и судорожными рывками и скрежет его стальных колес был особенно нестерпим. С закрытыми глазами лежал я на досках, думая о доме и своей семье. Сквозь храп и сонное бормотанье моих сотоварищей я услышал, что поезд остановился. Немного погодя донеслись до нас возгласы на непонятном мне гортанном языке, топот десятка ног, восклицания на русском, клацанье цепей и скрежет открываемой у нас двери.

"Ужо прибыли!" радостно гаркнул нам в теплушку сержант Кошкин. "Всем выходить с вещами да поживей!"

Мы кубарем выкатились из ненавистного нам вагона и по приказу выстроились возле путей. Ночь была безлунная. Одуряющий, сладко-пряный аромат цветов кружил нам головы. Звуки были гулкими и возвращались обратно долгим эхом, как будто мы были заключены внутри огромного помещения.Далеко от нас в кромешной тьме мерцали точечки бледных огоньков. В свете горевшей на столбе электрической лампы мне удалось разглядеть хвойный лес, растущий у основания какой-то круто уходящей ввысь горы, развесистыеакации и одноэтажный, оштукатуренный в белое фасад вокзала метрах в пятидесяти от нас.Чьи-то слабые, но настойчивые руки потянули сзади полы моего казакина. Я пошатнулся и очнулся от полусна. Вокруг нас суетились фигурки детей. Они пересмеивались между собой, перекликаясь по- своему, но к нам обращались по-русски.

"Отдай тюбетейку," услышал я голосок десятилетнего пострельца. "Oтдай,тебе она все равно не нужна."

Я не удивился. За три недели пути другие призывники рассказали нам, что наша гражданская одежда пропадет и в каптерку ее сдавать бесполезно. Я не колеблясь сдернул с макушкисвой истрепанный головной убор и протянул ее мальчугану.

"Что за место такое?" спросил Василий, снимающий с себя поддевку, чтобы пожертвовать ее кучерявому парнишке лет тринадцати. "И по каковски здесь кумекают?"

"Ты что Грузии не знаешь?" с превосходством пропищал тот. "И про Вале раньше не слышал? Ну и чудакты, а такой большой!"

Другие призывники со смехом и прибаутками просто дырявили и резали складными ножичками одежду друг у друга, лишь бы не отдавать ее зазря целой. Такими, похожими на оборванцев и босяков, нас повели в воинскую часть. Незнакомый нам командир, шагающий в голове колонны, нес в руке большой керосиновый фонарь, бросающий дрожащие пятна света на немощеную, петляющую дорогу под нашими ногами и острые зубья скал по обеим сторонам. Сколько мы шли в темноте, навалившейся на нас, спотыкаясь на булыжниках и ушибая колени вглубокихрытвинах, я не мог сказать и потерял счет времени. Наконец впереди забрезжил одинокий язычок пламени. "А вот и контрольно - пропускной пункт!" пронеслось вдоль колонны. Мы приблизились, взбивая пыль. Зевающий солдатик - часовой с винтовкой за плечом переминался с ноги на ногу возле деревянных ворот с намалеванной на них красной звездой. Изнутри кто-то невидимый истерично выкрикнул короткую, непонятную команду. Ворота перед нами со скрежетом отворились и, поглотив всех нас,медленнозатворились, казалось навсегда. Выспаться нам не дали. Утром нас подняли в семь часов. К тому времени мы уже прошли баню, медосмотр, стрижку и бритье, получили военные билеты и новенькое обмундирование. Настроение у всех было приподнятое, несмотря на покрасневшие от бессоницы глаза. Я зашел в каптерку, чтобы взглянуть на себя. В напольном зеркале отражался крепкий и рослый красноармеец с ввалившимися щеками и побледневшим от недостатка солнца и свежего воздуха лицом. Убедившись, что на меня никто не смотрит, я вытянулся, щелкнул каблуками и отдав честь самому себе торопливо вернулся в комнату политпросвещения, где командирнашей учебной роты старший лейтенант Свиристелов назначил нам собрание.Был он высокого роста, темноглаз и горбонос, со скуластым продолговатым лицом и шишковатым лбом.

"В период нарастающего кризиса капитализма," грохотал он, стоя на фоне стеллажей с трудами классиков марксизма-ленинизма, толстых журналов в красных обложках и портретов руководителей партии и правительства, "мы должны с неослабевающей бдительностью громить происки врагов и беречь священные рубежи нашей советской родины. Вам выпала почетная и ответственная задача проходить службу в легендарном краснознаменном гарнизоне. Наша часть расположенанеподалеку от села Вале всего в пяти километрах от Турции и это налагает на всех нас большую ответственность. Вы будете поддерживать погранзаставы и приходить им на помощь, если они объявят тревогу. Лучшие и достойнейшие из вас могут после специального обучения стать пограничниками, охраняя государственные границы нашей отчизны. Есть ли у кого-нибудь вопросы и пожелания?" Его въедливые глазки строго уставились на нас.

Уставшиеи невыспавшиеся, мы с удовольствием сиделина табуретках, выстроенных поперек комнаты в три рядаи, ежеминутно зевая, любовались на свои вытянутые, обутые в новехонькие кирзовые сапоги, ноги;потому-то вопросы никому задавать не хотелось. Однако Петро - книголюб не удержался и спросил со своего места, "Почему вот в нашей казарме электричества нет, а на вокзале есть? Как же проводится в жизнь план товарища Ленина об электрификации всей страны?"

Свиристелов сверкнул взором, запоминая спрашивающего, но не смутился и не растерялся. "Электричество есть в тех местах и у тех жителей села, чьи окна видны из заграницы. Пусть турки на другой стороне ущелья обзавидуются. У них то при капитализме до сих пор керосин, ау наспри социализме уже электрические лампочки Ильича светятся. Вот это и есть торжество ленинских идей! "

Каждый день после строевых занятий на плацу нам выдавали винтовки и направляли на стрельбище, где каждый получал по шесть патронов. Командир отделения объяснял, как заряжать винтовку, для чего у нее предназначены мушка и прорезь прицела, и затем выводил нас на линию огня.

Я старательно целился, но попадал главным образом в "молоко". Наблюдающий нас издалека Кошкин, подойдя ко мне, покачал головой и спросил, "Ты когда-нибудь стрелял?"

"Не приходилось," честно признался я.

Неважно стреляли и другие новобранцы. Кошкину пришлось тут же снова и снова объяснять нам, как правильно прицеливаться и нажимать на спусковой крючок, разбирать и собирать затвор.Постепенно, практикуясь каждый день мы стали отличными стрелками.

Нашу пламенную веру и наши религиозные обряды мы с Садыком держалиот всех в секрете, но когда во второй половине следующего года наступил месяц рамадан, наша задача сильно усложнилась. С вечера мы прятали пищу, чтобы съесть ее до наступления утреннего намаза, который мы исполняли на полу между коекпока все крепко спали, затем проголодав целый день, ели в темноте после молитвы Иша хлеб, припасенный за ужином в столовой, во время которого мы не брали в рот ни маковой росинки, вызывая удивление окружающих.«Пост соблюдается ради Меня и Я вознаграждаю за него» - эти слова Всевышнего придавали нам силы неизмеримые и мы крепились. Зато какая радость была разговеться и праздновать в тайне от всех Ураза-байрам!

Прошло еще несколько месяцев и наступил 1930 год.

Глава первая • Глава вторая • Глава третья • Глава четвертая • Глава пятая • Глава шестая • Глава седьмая • Глава восьмая