«Татарское барокко» – это не только ирония над собой, но и четкое описание того, чем я занимаюсь

Арт-фотограф с мировым именем Юлдус Бахтиозина о родном языке отца, тренде на «красивых уродов» и революции 1917 года, похожей на цирк.

• Валерия Завьялова, Эльвира Самигуллина - origin: business-gazeta.ru, 21.07.2019

Юлдус Бахтиозина в своих работах раскрывает тему современного эскапизма, примеряя на себя и своих моделей фантастические роли (на фото — на съемках рекламы Gucci)

«Свои работы я все-таки причисляю к категории художественной фотографии, так как в меньшей степени работаю с коммерцией»

«В моем восприятии все, что связано с татарами, — это некий микс, яркий всплеск, движение против течения», — говорит питерский фотохудожник Юлдус Бахтиозина, называющая себя амбассадором «татарского барокко». Она окончила один лондонский колледж искусств с Джоном Гальяно и Александром Маккуином, а сегодня ее фантазийные арт-фотографии выставляют в галереях и печатают в журналах по всей планете. В интервью «БИЗНЕС Online» Бахтиозина объяснила, почему в России жить лучше, чем в любом другом месте.

СЪЕМКИ ДЛЯ GUCCI И ПЕРСОНАЛЬНАЯ ВЫСТАВКА В БЕРЛИНЕ

Имя Юлдус Бахтиозиной вряд ли знакомо рядовому обывателю в России и Татарстане. Но еще в 2016 году итальянский Vogue назвал ее лучшим молодым модным фотографом мира. Знают Бахтиозину и в Штатах — в 2014 году она стала первым русскоязычным спикером на знаменитой конференции TED, а в 2017-м повторила этот опыт, рассказав, что искусство — форма волшебства. У двух роликов на сайте конференции в совокупности более 2,5 млн просмотров и множество восторженных комментариев. В 2014 году BBC включил Бахтиозину в сотню самых значимых женщин мира.

Фотохудожница родилась в 1986 году в Ленинграде. Изучала фотографию в Лондонском университете искусств и влиятельном колледже Central Saint Martins (среди выпускников — Джон Гальяно и Александр Маккуин). Окончив образование, вернулась в Россию — создавать свои сказочные и ироничные фотографии без грамма цифровой обработки. Свой стиль она называет «татарским барокко», а в своем творчестве раскрывает тему современного эскапизма, примеряя на себя и своих моделей фантастические роли. Съемки Бахтиозиной привлекли как коммерческие бренды (она снимала рекламу Gucci, Prada, Chloe, Balenciaga для мировых модных журналов), так и галерейные пространства. Персональные выставки фотохудожницы проходили в Gaze Gallery в Берлине, Lower Street Gallery в Лондоне и Anna Nova в Петербурге, а в экспозиции «Художник / Рыцарь» в музее замка Гаасбек в Бельгии ее работы соседствовали с произведениями Марины Абрамович, Яна Фабра, Дэмиена Херста и Йоко Оно. Несколько работ Бахтиозиной было представлено на фотофестивале Vogue в Милане. В петербургском центральном выставочном зале «Манеж» в мае этого года проходила выставка «Жизнь после жизни», где также демонстрировались произведения художницы. Пришло время познакомиться с ней и Татарстану.

«Я ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ ВСЕ, ЧТО СВЯЗАНО С ТАТАРАМИ»

— Юлдус, у вас в «Инстаграме» указано, что вы официальный амбассадор «татарского барокко». Что это значит?

— Подобное можно назвать моим словесным изобретением — такого термина ранее не существовало. Барокко в переводе с итальянского означает «причудливый», этому стилю присуща парадность, торжественность, роскошь, чувственность, отказ от строгих, простых форм в пользу чего-то сложного и многообразного. В своей работе я сочетаю много элементов, поэтому ее тоже можно назвать многообразной. На барочную стилистику моего творчества накладывается мое происхождение — я наполовину татарка. И получается такая смесь двух понятий — стиля барокко и шуток, которые существуют в России про татар. «Татарское барокко» — это не какая-то школа и существующая традиция, а ирония, в том числе и над собой, но и самое четкое описание того, чем я занимаюсь.

— Стиль барокко близок татарской культуре?

— По-моему, да. В моем представлении татары — люди, которые любят пышность, причудливость. Татарские национальные костюмы — это всегда изобилие элементов. Хотя я рассуждаю как татарка, которая родилась и выросла в Санкт-Петербурге, поэтому руководствуюсь своими ассоциациями и даже какими-то стереотипами. Я не росла в традиционной татарской семье, мой папа не являлся консервативным мусульманином или приверженцем строгих традиций. Он тоже был петербуржцем из поколения детей блокады. Но корни все-таки дают о себе знать — я очень люблю все, что связано с татарами.

— Наверное, неподготовленному зрителю будет сложно уловить татарскость в ваших работах — ведь она представлена не прямыми отсылками, вы не используете узнаваемые символы и цвета, а скорее некий микс из символов различных культур.

— Я вообще смешиваю много всего в своей работе и придерживаюсь принципа, что татары — это часть России, ведь у нас много этнических групп. Я наполовину татарка, моя мама — наполовину русская, наполовину украинка, моя сестра от первого маминого брака — наполовину еврейка, поэтому у меня очень мультикультурная семья. Когда мы вместе сидим за одним столом, то образуем интересное сочетание большого количества культур, национальностей и религий. И то, что все это сосуществовало и сосуществует в гармоничном состоянии, сильно повлияло на мое творчество, потому в нем смешиваются культурные коды. В моем восприятии все, что связано с татарами, — это некий микс, яркий всплеск, хаотичность, причем организованная, разброс цветов, движение против течения.

«Сейчас в мире моды очень актуален прием «вдохновение от», когда дизайнеры вдохновляются тем или иным историческим костюмом — 20-х годов и так далее»

«ОДНА ИЗ ТЕНДЕНЦИЙ СОВРЕМЕННОГО МИРА — ВСЕ СТЕРЕТЬ, УПРОСТИТЬ, УНИЧТОЖИТЬ, ЗАШИТЬ ПЛАСТИКОМ»

— Один из болезненных и актуальных для Татарстана вопросов — как продвинуть татарскую культуру на мировой уровень. Отчасти вы способствуете этому, переосмыслив традиционные коды.

— Любой этнический момент может быть переосмыслен. Его настроение, форму можно сохранить, но адаптировав к современности, тогда они смогут претендовать на жизнь в сегодняшнем обществе. Просто копировать то, что уже существует в истории, никак не переваривать, не переосмысливать — это все равно что брать костюм из музея и надевать его на себя. Татарские орнаменты сами по себе выглядят несовременно, но их характер может быть сохранен и переосмыслен. Точно так же русский костюм существует сегодня в переработанной манере и может быть носибелен. Любая этника может быть переработана и выведена в современный мир, чтобы успешно там существовать. Сейчас в мире моды очень актуален прием «вдохновение от», когда дизайнеры вдохновляются тем или иным историческим костюмом — 20-х годов и так далее. Также можно вдохновиться и татарским костюмом — главное, чтобы у человека были способности вывести это на новый уровень.

— В одном из интервью вы рассказывали о своем проекте, вдохновленном русскими сказками. Есть ли планы создать что-то подобное, используя материал татарских сказок и преданий?

— Всякое может быть. В ближайшее время не собиралась, но не исключаю, что когда-нибудь это может произойти.

— А вообще вы знакомы с татарской культурой?

— К сожалению, глубоко не знакома. Мама в детстве читала мне сказки народов мира, и среди них, безусловно, были и татарские. Но я не могу похвастаться тем, что знаю последние так же хорошо, как и русские, это отдельный предмет для изучения. Чтобы создать какой-то проект или работу по данной теме, мне необходимо провести исследование, сбор информации, и уже потом я перехожу к визуальному мудборду.

— Знаете ли вы татарский язык? Хотели бы его изучить?

— Я бы очень хотела знать татарский. Мой папа чуть-чуть его помнил, но с возрастом многое забыл. Я обожаю узнавать новое, а татарский язык мне вообще необходимо узнать — хотя бы выучить какие-то азы, базовые слова и высказывания. Это мне по происхождению показано.

— А у нас в республике к изучению языка относятся с меньшим воодушевлением — в школах запретили его обязательное изучение, только на выбор — русский или татарский.

— Я всегда за сохранение этники и исконных историй, потому что одна из тенденций современного мира — все стереть, упростить, уничтожить, зашить пластиком. Поэтому я, конечно, считаю, что татарский должен быть основным языком и уже на выбор дополнительные языки, а не выбирать между татарским и русским.

«СОЗДАНИЕ «КРАСИВЫХ УРОДОВ» — ВОТ СЕГОДНЯШНИЙ ТРЕНД»

— Vogue Italia называл вас лучшим молодым модным фотографом. А ваша фотография — это искусство, мода или микс различных направлений?

— Мне кажется, что человеку, который создает арт-фотографию, легче создать фешен-съемку, чем наоборот. У него нет барьеров и рамок, ему легче сделать что-то более простое. Фешен-фотография — это чаще всего командная работа, где есть стилисты, модели, локации, хороший бюджет для показа необходимой одежды. Технически это гораздо проще, чем создание художественной фотографии, хотя эмоционально приходится адаптироваться под задачи клиента, тогда как человек, создающий художественную фотографию, действует исключительно из своих внутренних желаний и видений. Это разные направления, но фотографам, работающим в моде, редко удается сменить формат на арт-фотографию. А слишком сильно размывать направления и быть мультижанровым фотографом не всегда хорошо.

«Все устали от обычного человеческого образа. Дальше это будет разрастаться, дойдет до какого-то абсурда, обнулится, вновь вернется желание видеть что-то бесконечно красивое, идеальное, симметричное»

Свои работы я все-таки причисляю к категории художественной фотографии, так как в меньшей степени работаю с коммерцией. Это могут быть спецпроекты, когда журнал или бренд приходят непосредственно за стилем моих художественных работ, поэтому фешен-съемка для меня все равно остается художественной. Поэтому я не могу сказать, что испытываю дискомфорт, работая с модной фотографией, так или иначе будет понятно, что это делала я. Не люблю навешивать ярлыки, но, поскольку работаю с музеями и галереями, я в первую очередь художник, и только потом фешен-фотограф и еще кто-то.

— Интересно, что современная фешен-фотография как раз смещается в сторону вашей эстетики. Именно в последние два года модная фотография все больше эволюционирует в сторону искусства и фантазийности — работы Тима Уокера постепенно смещают с пьедестала школу Мерта и Маркуса, а современные фотографы все чаще отдают предпочтение пленке. Как вы думаете, почему это происходит?

— Люди подустали от вылизанных картинок. Это естественный процесс смены одного визуального стиля, тренда на другой. Сейчас идет волна бодипозитива, феминизма, культа естественности, нестандартности, лиц, которые, возможно, 10 лет назад не назвали бы красивыми. Сейчас востребована инопланетная внешность, все устали от обычного человеческого образа. Дальше это будет разрастаться, дойдет до какого-то абсурда, обнулится, вновь вернется желание видеть что-то бесконечно красивое, идеальное, симметричное. Это просто процесс, колесо времени — мы сейчас на одной спице, а потом оно перекрутится на другую точку. Человек всегда жаждет чего-то нового, и то, что людям 20 лет назад казалось необычным, мы уже воспринимаем как что-то скучное, надоевшее.

Все пытаются превзойти самих себя в плане оригинальности картинки, но забывают о смыслах. За тенденцией к созданию чего-то супернеобычного, нагромождению множества элементов ничего не стоит — ни посыла, ни месседжа, ничего. Просто по-странному красивая картинка. Создание «красивых уродов» — вот сегодняшний тренд, основное направление творчества фотохудожников. И чем больше это утрированно, тем более яркую реакцию вызывает. Но, к сожалению, это финальная точка, за которой ничего не стоит, кроме желания эпатировать.

— А как вы сами относитесь к бодипозитиву?

— Я не привязываюсь ни к каким трендам и не очень понимаю этот. Я знаю, что все говорят про принятие себя таким, какой ты есть. Но я сразу ассоциирую такую позицию с ленью, потому что человек не должен принимать себя таким, какой он есть, он должен все-таки работать над собой. Это и отличает его от животных — постоянное самосовершенствование. Просто принять себя, сесть на диван и с этим жить — это не входит в мою философию жизни. Считаю, что человек должен каждый день неустанно самосовершенствоваться, будь это его тело, мозг, что угодно. Можно принять свои недостатки, но переставать над ними работать неправильно — это как перестать развиваться.

— Но при этом в вашем творчестве можно увидеть разную красоту, не всегда совершенную и конвенциональную.

— Я не привязываюсь к какой-то глянцевой, стандартной красоте, но и не ищу именно точку бодипозитива. Мне просто нравится какой-то человек, и я хочу с ним работать. Но не делаю специально какого-то отбора, не снимаю модель только потому, что она относится к категории плюс-сайз, например. Просто ее вижу в том образе, который для нее создаю, и посредством этого могу рассказать некую историю. Но, как правило, люди, с которыми я работаю, постоянно развиваются, они воины, борцы по своей натуре. Они не останавливаются на том, что у них есть, и это самое главное. Я работаю с личностями, а не с модными трендами.

— То есть для вас существуют стандарты красоты и граница между красотой и уродством?

— Как адекватный человек, я вижу — вот красивая девушка или красивый молодой человек. Но мне может быть абсолютно скучно и неинтересно через минуту смотреть на этого молодого человека, потому что в нем не за что зацепиться, все очень хорошо и гладко. Предпочитаю смотреть не на штиль, а на волны, ведь в них больше фактуры. Как художник, я в первую очередь ценю фактуру, а не гладь.

— Находится ли в вашем арте место каким-то современным технологиям или это по-прежнему пленочная камера, костюмы и сеттинг, проработанные до мелочей?

— Если после фотосъемки используется обработка, то это уже компьютерная графика, а не фотография. Фотография — это некий запечатленный момент, и неважно, какая у тебя камера — пленочная или цифровая. А все, что нарисовано на компьютере, — компьютерная графика.

— Возвращение к пленке стало неким трендом в последнее время.

— Это даже не тренд, а иллюзия удовольствия — ты снимаешь на пленку, и это априори классно. Но опять же это неглубокое восприятие. Многие успешные люди в индустрии снимают на пленку. И многие считают, что если они сейчас тоже начнут снимать на пленку, то это станет ключом к успеху. Но это не так. Потому что пленка — всего лишь инструмент. Я согласна с тем, что и на мыльницу можно сделать очень интересные снимки. А те, кто просто идет за тем, что модно, и считает это залогом успеха, как правило, остаются на посредственном уровне в своем развитии. Потому что они не идут дальше, они становятся заложниками своего инструмента.

«Я определила для себя революцию как некое цирковое шоу. Все участники этого представления вели себя как заказные артисты. Человек покупается на богатую визуальную картинку, как купился русский народ на красивые речи хороших ораторов»

«ЛЮБОЙ ИНФЛЮЕНСЕР МОЖЕТ ВЗЯТЬ И НАПИСАТЬ В «ИНСТАГРАМЕ» КАКУЮ-НИБУДЬ ЧУШЬ, И ЛЮДИ ПОВЕРЯТ, ПОЙДУТ НА МИТИНГИ»

— На прошедшей выставке в санкт-петербургском «Манеже» были представлены ваши работы из серии «Цирк 17». Когда вы увидели цирковую природу революции 1917 года?

— Я ее определила для себя этим названием, когда стала работать над проектом, я не собираю материал под заданное название. Просто меня трясло и до сих пор трясет от последствий революции, а Петербург — самый пострадавший от нее город, со всеми его коммуналками, разрушенными зданиями, церквями. Изучив то, что происходило, и позицию сторон — как буржуазного общества, так и рабочего пролетариата, — я определила для себя революцию как некое цирковое шоу. Все участники этого представления вели себя как заказные артисты. Огромное влияние на революцию оказала Европа, она ее поддерживала. Англия, Германия, американцы были заинтересованы, чтобы в России это произошло, и спонсировали наших революционеров, как артистов, которые выступают на арене цирка. К тому же цирк — это не слишком интеллектуальное зрелище, которое не провоцирует на глубокие размышления. Человек покупается на богатую визуальную картинку, как купился русский народ на красивые речи хороших ораторов. Поэтому я для себя сформулировала, что нашу революцию 1917 года можно назвать цирком.

— А что происходит в России сейчас — цирк, театр, карнавал?

— В проекте «Цирк 17» я проводила параллель с современностью. В 2017 году в России как раз была предвыборная кампания и разворачивалась активность Алексея Навального. Происходящее для меня ассоциировалось с событиями столетней давности, нападением Европы на Россию, подстрекательством народа против человека, который управляет страной. Происходило выдвижение новых лидеров, поддержка некой оппозиции, апеллирование не подкрепленных ничем фактов, создание ложной информации, а люди это принимали, не углубляясь, не делая никакого личного расследования. Любой инфлюенсер, лидер мнений, может взять и написать в «Инстаграме», что в России закроют интернет, еще какую-нибудь чушь, и люди поверят, пойдут на митинги, не почитав, не разобравшись, в чем суть этого закона.

Современное общество похоже на общество начала XX века, когда народу что-то говорили, и все принимали это на веру. Сейчас люди очень хорошо живут, особенно современная молодежь. У них не было никаких ярких всплесков, как у людей, прошедших через 90-е. У них нет представления о том, что такое плохо. Сейчас в стране есть все — какие угодно магазины, неплохой уровень жизни. Большинство жителей России хотя бы раз в год куда-то выезжают отдыхать, могут многое себе позволить в век потребительства. Но при этом современная молодежь не знакома с состоянием войны, и им как будто хочется ее испытать. Поэтому они становятся целевой аудиторией для разного рода внушений, как и в начале XX века, когда молодые ребята, солдаты, моряки были основной аудиторией, которой можно внушить совершить революцию. Это масса людей, которые еще не окрепли умом, у них нет большого жизненного опыта, не с чем сравнить. Мое поколение знает, что такое кризис, когда в стране все плохо, — на улицу было страшно выйти. И мы не хотим повторения огромнейших всплесков в стране, мы не хотим потерять то, что мы имеем, потому что это накапливалось и зарабатывалось годами. А сегодняшняя молодежь легко внушаема и не умеет проверять информацию, глубинно мыслить, потому что еще достаточно юна и век фастфуда оказал на нее свое влияние. Для них существуют только привычные инфопотоки — слово и картинка, на этом всё. Дальше этого они не идут, не проверяют.

После выборов все немного успокоилось. Люди смирились, что все остается по-старому, и теперь говорят, что ничего не меняется и у нас все плохо. Обычно так считают те, кто мало был в Европе и в Америке. Я жила в Европе три года, очень часто езжу в Америку, и могу сказать, что у нас все очень хорошо. Когда ты приезжаешь куда-то на отдых, ты воспринимаешь все иначе, потому что ничего не делаешь, не платишь налоги, не сталкиваешься с огромной арендной платой, с невозможностью покупки собственного жилья. Ты просто отдыхаешь, и тебе кажется, что там здорово — такие улицы чистые, все так классно, и люди такие все добрые, а у нас все такие злые! И все так плохо, и зарплаты маленькие. Но при этом почти каждая молодая семья может приобрести в ипотеку небольшое жилье, тогда как в том же Лондоне это практически невозможно.

«Нет никакого ограничения свободы слова. У нас все говорят что хотят сплошь и рядом»

«ЕСЛИ ЛЮДИ ГОВОРЯТ ГЛУПОСТИ, А О НИХ НЕ ПИШУТ, ЭТО НЕ ЗНАЧИТ, ЧТО НЕТ СВОБОДЫ СЛОВА»

— Поэтому вы и вернулись жить в Петербург, а не остались жить за рубежом?

— Я очень люблю свой город и свою страну. Мне все равно, где жить, потому что я все равно буду заниматься тем, чем занимаюсь. Я считаю, что человек обязательно должен попробовать пожить в другом месте просто ради того, чтобы выйти из зоны комфорта, и тогда он будет больше ценить то, что имеет. Это важно, это жизненный опыт. Я рада, что практически пять лет прожила вне России, — путешествовала, работала, училась, в том числе жизни и самостоятельности. У меня есть этот опыт жизни за границей, когда ты переезжаешь и пытаешься там жить. Но мне нравится жить в Петербурге, это моя крепость, мое место, в котором я работаю и живу, и просто очень красивый город. При этом не чувствую, что не могу взять и поехать куда-то еще. Я достаточно много работаю в разных странах и за счет специфики своей деятельности много путешествую. Мне есть с чем сравнить, и всегда с огромной радостью возвращаюсь домой, потому что знаю, что такое переехать жить в другую страну, знаю, с какими проблемами можно столкнуться.

По менталитету я очень русский человек, у меня есть устои, принципы, понятия о дружбе, любви, товариществе, и они очень сильно расходятся с представлениями американцев и европейцев, которые я не готова принимать. Поэтому русские люди мне роднее, и жизнь в России, считаю, очень хорошая. Я не думаю, что у нас как-то женщин обижают в стране, что мужчины плохие. Наоборот, у нас в стране матриархат, и замечательные мужчины, которые обожают своих женщин, создают им самые комфортные условия для жизни, являются защитой и опорой, и при этом еще готовы выслушивать их желания и потакать им. Я живу именно так и считаю, что каждый человек сам создает мир вокруг себя. Хорошо там, где мы есть, и все в наших руках. Каждый человек в любом месте может создать вокруг себя ту жизнь, которую он хочет. И для него не должно быть принципиальным, живет он в Испании или в Екатеринбурге, Потому что личность в первую очередь формирует мир вокруг себя, а не наоборот.

— Кроме уровня жизни многие критикуют ограничение свободы слова в России.

— Это просто смешно. Нет никакого ограничения свободы слова. У нас все говорят что хотят сплошь и рядом. Если люди говорят глупости, а о них не пишут, это не значит, что нет свободы слова. Это значит, что человек говорит глупости. Вот и все.

— То есть вы, как художник, свободны в художественных высказываниях?

— Абсолютно свободна.

— Фотохудожник Слава Могутин в свое время из-за уголовного преследования эмигрировал в США.

— Ну это профанация. Если бы он на самом деле был бы очень популярен в России, его бы выставляли, и все было бы замечательно. Это просто способ переехать туда и говорить о том, как его тут притесняли, чтобы вызвать некую реакцию и найти поддержку. Это конъюнктура, такой прием. Разве сейчас он в розыске? Этого не было никогда. Посмотрите на нашу эстраду, на телевидение, там все очень откровенно. Такие, как Слава Могутин, вполне себе существуют, это все очевидно, и никто их ни за что не сажает.

«Каждый человек в любом месте может создать вокруг себя ту жизнь, которую он хочет. И для него не должно быть принципиальным, живет он в Испании или в Екатеринбурге, Потому что личность в первую очередь формирует мир вокруг себя, а не наоборот»

«Я «ПОЖЕНИЛА» РЕАЛЬНОСТЬ НА НЕРЕАЛЬНОСТИ»

— Давайте поговорим о фильме, который вы сейчас снимаете. Он такой же ироничный, как и ваши фотографии?

— Да, ироничный. Это фильм-сказка, рассказывающий историю о девушке, которая попала в сказочный мир и столкнулась там с бюрократией, которую ей приходится преодолевать. Мы находимся еще в процессе съемок, и это, наверное, мой самый сложный проект на сегодняшний день, в котором заняты свыше 60 людей — музыканты из Киева, Минска и Санкт-Петербурга, такой вот славянский микс у нас получился. Я постаралась сделать так, чтобы в нем участвовали как можно больше представителей этнических групп. Также мы работаем с агентством Oldushka, у нас снимаются женщины-модели 60+, задействованы и мои любимые долгоиграющие модели и актеры.

Безусловно, в фильме есть мораль, но он достаточно ироничный и слегка автобиографичный. Я являюсь художником этого фильма, я создавала для него костюмы, головные уборы, писала сценарий, режиссировала съемки, в некоторые дни была и оператором. В общем, это полностью мой авторский фильм. Он будет называться «Дочь рыбака».

— А сценарий для него вы создали оригинальный, он не основан на литературных источниках?

— Я писала оригинальный сценарий. В повествовании можно увидеть непосредственный референс к очень знакомым для русского человека образам из детских сказок, классике русской сказки, ее сюжету — главный герой проходит через сказочные испытания. С точки зрения продукта создана новая визуальная картинка — этническая принадлежность считывается по костюму, но это не реплика существующего исторического костюма, а вдохновение некоторыми элементами, формами. Абсолютное «татарское барокко».

— А при создании фильма вы тоже не используете современные технологии, как и в своих фотографиях?

— Мы снимаем так, чтобы на выходе не было никаких сильных обработок. Но съемки происходят на цифровую камеру, не пленочную. Однажды про меня сказали, что я помещаю сказочных персонажей в реальную среду. Так же и в фильме — несмотря на то, что образы очень сказочные, они помещены в реальную обстановку, я «поженила» реальность на нереальности. Но я не использую спецэффекты, сказочные превращения, 3D-графику или хромакей, у нас такого нет. Мы снимаем в реальных локациях, которые искали несколько месяцев, выбирали, согласовывали через ряд организаций. Это сложные локации музейного формата, какие-то библиотеки, городские территории.

Но почему я говорю, что это один из моих самых сложных проектов. Во-первых, потому, что в нем задействовано огромное количество людей, очень большая команда, и я несу огромную ответственность перед людьми, которых вдохновила на работу в этом проекте. Используется большое количество локаций, съемки проходят крайне интенсивно, крайне плотно, было много репетиций, много примерок, грима… Это очень многослойный проект. Такое сейчас редко снимают, особенно с небольшими бюджетами, а у нас он маленький — это мои личные сбережения, которые я решила инвестировать в фильм, не занимаясь поисками финансовой поддержки. Это было мое целенаправленное, осознанное решение. Мне не хотелось, чтобы какая-то инстанция накладывала ограничения, цензуру, свое мнение, или рекламный плейсмент. Мне хотелось создать абсолютно чистый материал, который не имеет никаких наслоений от инстанций. Это работа от сердца.

— Когда и где можно будет увидеть этот фильм?

— Сначала мы его должны смонтировать. Думаю, тизер выйдет только в сентябре, а о площадках мы уже будем сообщать посредством информационных источников.